Люди, победившие войну

Из воспоминания Нины Никитичны Алексеенковой

    Мне было десять лет, когда началась Великая Отечественная война. Жили мы в деревне Ново - Яковлевичи. Отец наш ушёл на войну сразу,  как только, объявили об её начале. Мы остались с матерью,  четверо детей и пятым мать была беременной.
     Мы узнали, что наши отступают. Однажды мы стояли на улице, собравшись возле нашего дома. Раздался мощный гул моторов. Мы все оцепенели от испуга. Нам еще не доводилось видеть такие машины. Это были танкетки, так называли их мужчины и еще мотоциклы. Их было видимо-невидимо. Они продвигались мощной колонной по нашей деревне. Вдруг останавливается передняя танкетка и из нее вылезает немецкий офицер и берёт первого попавшегося  мужчину. Они его взяли, посадили на танкетку и заставили показывать дорогу на Брыкино и Горавицы. Так прошла моторизованная колонна первый раз по нашей деревне. Началась паника. А через  некоторое время ночью люди стали уезжать в беженцы. Разобрали колхозных лошадей и повозки.
     Нам с матерью не досталось упряжек с лошадью. Никто нас не взял на воз. Все старались сохранить и взять с собой побольше своего скарба. Кому  нужна женщина на сносях, да ещё с кучей маленьких детей. Мать поплакала, и мы остались дома в своей деревне.
     Через несколько дней начался бой. Тогда был Спас. Мать зарезала курицу, срезала кочан капусты. Корова у нас была. Решили испечь хлеб и сварить молочной капусты да ещё с курицей. Это была по тем временам  необыкновенная вкуснятина. Мы ожидали обеда как манны небесной. С нами ещё остались две соседских старушки. Их тоже никто не взял с собой.
     У соседа нашего Захара Семеновича Осипенкова был сделан окоп буквой «Г». Этот дом стоял ближе к  оврагу за нашим домом. Вот мы и устраивали праздник Спаса в его доме. Но нам было не суждено отведать праздничного обеда. В полдень начался сильный бой.
     Мы залезли в этот окоп, загородились подушками и сидели там как мыши в норе. Наши войска начали наступление на немцев. Немцы стояли в Глинке, а наши за Устромом. И вот начался такой бой, нельзя было головы высунуть из окопа. Так мы просидели остаток дня и ночь. Под утро бой утих. И мы услышали, как кто-то нас зовёт сверху. Называет мать по имени и спрашивает, живы ли мы. Мы стали вылезать из окопа, но не тут-то было. Оказывается, нас завалило землёй, но с помощью этого мужчины мы вышли из-под земли. Когда мы вылезли, то оказалось, что это был наш сосед. А кругом только пожарища.
     Мать хотела выйти из окопа во время боя, чтобы выпустить корову из сарая, где она была привязана. Но мы вцепились в неё и не пустили. Боялись, что останемся без матери.
     Сгорело всё наше имущество. Мы собрались и пошли, куда глаза глядят. По деревне валялись убитые солдаты, сцепившиеся друг с другом в штыковом бою… Когда вышли за деревню, нас  встретил дядя Вася, тот, который нас из окопа откопал. Он повёл нас в овраг за деревню. Там они с семьей сидели в окопе, сделанном в горе. Деревня вся выгорела. Ничего не осталось.
     Они дали по куску хлеба. У матери же ничего не было, кроме детей. Дядя Вася посоветовал нам уходить,  так как здесь ещё возможен бой. Он с семьёй тоже  собирался уходить.
     Мы пошли через Глинку. Мы очень боялись немцев. Но нигде их не встречали на своём пути. Пошли в д. Буду. Там мы остались на некоторое время. Потом двинулись дальше. Дошли до деревни Пашино. Там мы прожили до октября месяца.
     Потом мы узнали, что в нашей деревне нет боев и можно возвращаться домой.
     Так мы поздно вечером опять прибыли в Глинку. Нас подвезли брыкинцы, которые тоже были в д. Пашине. В Глинку попали поздно вечером, когда уже было темно. Дальше идти было небезопасно. Увидали в одной хате огонёк и пошли проситься туда на ночь. Но хозяйка дома встретила нас на улице и сказала, что у неё занята хата немцами. Что сама она живёт в бане.
     Тут из дома вышел немец  и спросил по-русски: «Что вам угодно?». Мать рассказала, откуда мы идём и куда, и о том, что нам нужен ночлег. Тогда он нас повёл в хату и указал на печь. Мы залезли на печь всей семьёй и быстро согревшись  уснули. Но прежде мать мне сказала о том,  что она пойдёт рано утром в деревню, искать жильё.
     Утром мы проснулись от громкой немецкой речи. Матери уже не было. Там прождали её полный день. Нам очень хотелось есть. Младшие дети начали плакать. Тогда тот самый немец,  который говорил по-русски опять подошёл к нам и спросил в чём дело. Я ему объяснила,  что мы хотим есть. Что у нас ничего нет. Тогда немцы дали нам буханку хлеба и по небольшому ломтику колбасы. Вы и представить себе не можете,  что мы почувствовали,  когда увидели эту снедь перед глазами. Мы набросились на еду,  как звери. А немцы наблюдали за нами,  ржали как лошади,  катались от смеха,  бормоча на своём лающем наречии. Но мы были дети, и нам было не до стеснения и обиды. Ведь мы не ели уже целых два дня.
     Мать возвратилась за нами под вечер. Она, оказывается, освободила школьную квартиру. Там до войны жили учителя. В этой квартире было всё разгромлено,  но здание было цело. Мать немного убрала хлам из квартиры и застеклила  кое-чем окна. Сделала вместо кровати нары. Вытопила печь. Печь там была «голландка». В этой печи была топка в плите и сделана большая печурка. Вот и вся печь. Но она была натоплена.
     Когда мы возвращались в наше так называемое жилище, мы были рады до безумия. Мать нас накормила картошкой в мундирах и уложила спать. А сама видимо не спала всю ночь. Ведь она выполнила непосильную работу. И тут у неё начались роды. А мы спали себе и ничего не слышали. Утром мать разбудила нас завтракать. Оказывается, она уже справилась с печкой,  наварила картошки.
     Потом она подошла к нарам и открыла подушку. Под подушкой что-то захлюпало. Мать заплакала и стала нам рассказывать,  как родилась девочка. Так нас у матери стало пятеро. Мы перебивались кое-как. Полуголодные. Но не долго, нам пришлось жить мирно. Настала зима,  и самолёты начали территорию школы и  деревню  каждый день поливать трассирующими пулями. Скотные дворы загорелись. Но тушить их было невозможно.
     Так продолжалось каждый день,  пока однажды не зашёл брат матери. Оказывается, его отпустили из армии по контузии. У него стали случаться  после контузии приступы падучей болезни. Его комиссовали, как непригодного к военной службе. Он пробыл у нас до следующей ночи. Увидев весь кошмар,  в котором мы жили, пообещал, что постарается нас забрать отсюда. Через два дня приехала материна сестра. Она сама из деревни Лейкина, а жила в войну в деревне Мончино. Она забрала нас к себе. Избушка, в которой она жила, была очень маленькой  и мы там теснились - две семьи. Тётина семья была такая же, как и наша. Пятеро детей и она шестая. Только её дети были постарше. 
     Питались мы кониной,  которую собирали на поле. Когда проходил бой, погибло много лошадей. Мы шли в поле откапывали лошадь из - под снега, потом рубили на куски мяса, грузили на санки и везли домой. Потом наши матери её варили. Мы ели конину не соленую и без хлеба. Изредка солили удобрением,  если могли его достать.
     Мы там жили до осени 1942 года.  В сентябре вернулись домой,  но наша квартира уже была занята другими жильцами. И нам пришлось поселиться в школьном здании. Там был один класс. Ещё там была большущая, русская печь. Жило нас в школе пять семей. Позже мать нашла ещё жилье. На перекрестке возле церкви,  в горе,   остался немецкий блиндаж. Вернее пулеметное гнездо. Вот там мы и поселились под весну  1943 года. А в апреле нас ночью разбудили немцы и заставили выходить. Мы испугались,  мать заплакала. Мы ведь были почти полуголые. Нам нечего было одеть и обуть. Ходили в разного рода отрепьях. Нас погрузили в машину и повезли в неизвестном направлении. Так оказались мы в г. Рославле,  в концлагере. Какой это был кошмар. Там было столько народу,  что негде было сесть. Потом подростков и женщин стали гонять на работу: копать окопы,  чистить туалеты и так далее. Детей младших грозились убрать,  чтобы не мешали. И каждый раз,  когда нас пригоняли на ночь на наши нары,  мы поскорее стремились увидеть младших детей,  чтобы узнать, живы они ещё или их уже нет. Но каждый раз находили их голодных на том самом месте, где оставили. Так нас мучили до сентября месяца  1943 года.
     В сентябре нас еле живых, освободили наши, ведь мы были почти совсем замучены голодом. Всё равно мы были неимоверно рады освобождению от адских мук.
     Мы пошли домой, хотя идти не могли. Мы еле двигались. Но сумели дойти до ближайшего селения. Там нас наши солдаты посадили на подводу и откомандировали солдата,  чтобы отвез нас домой. Не знаю, сколько мы ехали.
     Наконец довезли нас до нашего блиндажа. Оказалось,  что наше жилище занято двумя офицерами. Они нас радушно приняли,  снабдили зерном,  правда горелым. Немцы подожгли зерно,  когда отступали. Хорошо, что быстро пришли наши и не дали зерну сгореть совсем. Мы потом отмывали его в речке и сушили,  затем молотили на самодельных мельницах.
     Офицеры нам оборудовали наше жилище. Построили нары. Сделали окна,  сложили плитку. Так мы снова стали жить у себя дома,  на родине,  в деревне Ново - Яковлевичи.  В  1944 году войск здесь уже почти не было. Открыли школу в Яковлеве и я пошла туда в четвертый класс,  так как до войны окончила 3 класса.
     Зимой дети ходили в школу, а летом в колхоз, на работу. Так было в первое лето 1944 года. Копали землю лопатами. Больше никакого инвентаря, всё было разбросано и раскрадено. Итак, мы копали лопатами поле, чтоб что-то посеять. За семенами ходили в другие районы пешком. Несли их на себе.
     Однажды мне довелось видеть казнь полицаев. Нам нисколько не было их жаль.  Потому что я своими глазами видела,  как полицаи издевались над людьми.
     Война очень тяжелое время. За годы войны, мы переболели всякими болезнями. Самой страшной был тиф. Он унёс много деревенских жителей. Но в нашей семье хоть и переболели все, но никто не умер.
     Весной  1945 года нам прислали извещение о том, что наш отец пропал без вести. Мать вызвали в военкомат и сообщили ей,  что он, офицер, старший лейтенант,  в составе группы был послан в разведку. Они выполнили задание,  а из разведки вернулись немногие. И отец наш тоже пропал, что с ним случилось, никто не знал. Он был награждён орденом Отечественной войны первой степени. Матери вручили этот орден и извещение.
     Однажды мы всей семьей поехали в гости к тёте в деревню Монино. И там заночевали. В ту ночь у нас в блиндаже побывали воры. Мы пришли, хватились,  а ордена нет. Мать пошла в военкомат,  а через неделю нам сообщили,  что нашли вора. Оказывается, орден обнаружили у одного из односельчан. Его тогда выгнали с работы и исключили из партии.
     Потом  стали строиться. В колхозе появилось две или три лошади. Вырезали лес на хату, а потом возили на лошадях. Строили нам сруб всем миром,  как тогда говорили «толокой»,  ставили,  подводили под крышу. Мы поселились в хату без окон и дверей. Вернее были оставлены  дыры под окна и двери. Мы жили так лето,  а потом пришлось сделать садку окон и дверей. А ещё надо было сложить печь. Кирпич мы с матерью брали на церкви,  которая была взорвана нашими солдатами  при отступлении в 41-м году.
     Мы наломали кирпича на печь и наняли печника. Он сложил большую печь,  на которой вся семья помещалась. За работу заплатили деньгами,  которые нам выплачивали за отца. Получали мы за него триста рублей и ещё нам на него давали паёк: крупу, консервы,  тушёнку,  масло,  сахар. Всё то, что положено ему было на месячный паек. С пайком стало намного полегче. Но не очень - то мы им насыщались. Потому что, это было мало, чтобы накормить семью. Полагалось-то всего два килограмма крупы,  две или три банки консервов и две банки тушенки. Иногда один килограмм сахара и пол кило мяса. Конечно, для нашей голодной семьи  это было, что в море капля. А деньги - 300 рублей по тем временам было почти ничего. Буханка хлеба стоила 100 рублей.
     В школе писали на старых книгах или на газетах,  что валялись тогда  на школьной территории. Чернила делали из свеклы. Делали нам одно перо на год. Привяжешь его на прутик от веника и пишешь бурачным соком  между газетных строк. А через несколько часов, твоей писанины, как и не бывало. Улетучивалась быстро. Книги давали на всю деревню. Устанавливали очередь,  когда и в какое время учить уроки.
     Надеть и обуть было нечего. Как в школу собираться,  так слезы. В колхоз хоть и ходили мы с матерью,  но ничего, кроме трудодней не получали. А на трудодень не давали даже никакого фуража. Хорошее зерно всё сдавалось государству,  а отходы шли колхозному скоту.
     Сами питались зимой картошкой и овощи с огорода. А летом  щавель  рвали по десять вёдер в день или козелец,   который тогда родился на полях. Ещё липовые листья сушили и толкли на муку. Козелец - это дикий щавель, только очень мелкий, а цветёт красными маковыми зернышками. Когда он начинал поспевать, мы его жали серпами и молотили вальком, на какой - либо постилке,  прямо на поле. А потом эти зерна сушили и на самодельной мельнице молотили. Пекли в виде хлеба такой кислый комок, похожий на конский кал. Освещаться было нечем. Кто мог доставал керосин. В домах были коптилки или лампы. Ещё освещались лучиной.
     Когда я подросла,  меня стали отправлять на лесоразработки на Угру. После восьмого класса, я бросила школу. Учиться было не под силу.
     Сначала меня послали в животноводство, а потом стали гонять в лес.
     В лесу целый  день лазишь по пояс в снегу,  обрубаешь сучья и таскаешь груд,  а потом палишь. Делянка должна быть чистой как поле. После работы шли на квартиру. Мокрая одежда прямо на тебе замерзала колом. Идёшь, как в панцире. На квартире стащишь всё с себя. Лапти и портянки свяжешь в узел и отдашь хозяйке. Она закинет обувь в печь, а  в печке там и духом не пахнет. Наши лапти с портянками только распарятся за ночь,  но не высохнут. Ложились спать прямо на полу,  на соломенную подстилку  одеждой накрывались. Так работали в лесу недели две,  а то и три,  пока не очистили всю делянку. Питание тоже было скудным. Колхоз давал муку и баранину. Наваришь из этой муки болтушку с бараниной. Вот и всё питание.
     Бывало разорвётся одежда вся в лесу. Едешь домой голодный,  оборванный. Кое-как в вагон влезешь  без  билета.
     Всякое случалось. Но не только горькие минуты переживала я в своей жизни. Было  и немало радостного, светлого. Но вот война и послевоенное время  останутся  навсегда.